Susanna Birgersson: Да, я хотел бы жить и умереть за... Швецию?
За что я готов умереть? Каждому, кто затрудняется ответить на этот вопрос, следует принять близко к сердцу необходимость сильной военной обороны, хотя бы для того, чтобы не пришлось столкнуться с ним в более сложной ситуации.
Все началось с того, что премьер-министр Дании заявила, что военного перевооружения недостаточно, но необходимо также и духовное перевооружение: датчанам должно быть ясно, что именно требует защиты. Социалистические политики, такие как Пиа Ольсен Дир, считают, что стоит умерать за государство всеобщего благосостояния, в то время как либеральный министр по делам церкви Мортен Далин утверждает, что защищать следует христианство, и, следовательно, необходимо укреплять датскую христианскую идентичность.
Главный редактор газеты Weekendavisen Мартин Красник в середине мая перенес политические дебаты в редакционную колонку. Его собственное предложение о том, вокруг чего должно быть сосредоточено духовное перевооружение, — это борьба за свободу. Именно за это борются Зеленский и Украина, и именно за нее должна быть готова бороться Дания.
Ему, естественно, дали отпор другие датчане, такие как историк Бо Лидегор, который предпочёл насыщенному идеализму датскую политику сотрудничества 1940-1943 годов: прагматизм в оттенках серого, а не акты насилия ярых борцов сопротивления.
Это вечный, внутренний датский спор: была ли политика сотрудничества в течение первых трех лет оккупации морально лучшей или морально предосудительной? В настоящее время наиболее популярны борцы за свободу — участники движения сопротивления — инструменты для проводимой Метте Фредериксен мобилизации ради Украины и для исторического наращивания собственной военной мощи — но это, несомненно, скоро снова изменится. Самым интересным продолжением редакционной статьи Красника было то, что публицистов из Швеции, Норвегии и Финляндии пригласили прокомментировать необходимость духовного перевооружения и возможность сопоставить перспективы соседских стран.
В Норвегии, как стало понятно читателем, нет необходимости в духовном перевооружении. Там норвежцы тренируются размахивать флагами и кричать ура королевской семье каждый год. Почти поголовно население участвует в праздновании национального дня 17 мая. И, как подчеркнул писатель, в отличие от датчан, которые делают интеграцию невероятно сложной историей, норвежцы приветствуют всех, кто готов размахивать красно-бело-синим флагом в порыве национального единения.
Учитывая, что довольно ощутимая сегрегация существует и в Норвегии, следует, вероятно, отнестись к этому заявлению с долей скепсиса, по крайней мере, заметив, что одной жизнерадостности для успешной интеграции недостаточно. Тем более интересна история, которая была представлена. Норвегия получила независимость от Дании в начале 19 века, после чего была включена в личную унию со Швецией. Но в течение короткого периода времени между этими событиями Норвегия фактически была независимым государством, и на протяжении всего времени до распада унии национальная борьба сочеталась со стремлением к демократии и равным правам для ее граждан. Именно такую страну они хотели создать. Национализм был либеральным и находился под влиянием рабочего движения. Консерваторы были скорее удовлетворены положением вещей, как до 1814 года, так и после. Это особая и гордая национальная история. Тот факт, что норвежцы оказали мужественное сопротивление нацистам 9 апреля 1940 года, прежде чем через несколько недель подверглись суровой оккупации, также отличает их от Дании. Из Копенгагена немцам позвонили и сообщили о капитуляции уже после нескольких часов стрельбы для проформы в Южной Ютландии. Без оружия и без союзников это считалось единственным вариантом. Неудивительно, что национальное чувство датчан противоречиво.
Норвежец впитывает национализм с молоком матери, он течет через людей так же легко и глубоко, как фьорды, так же весело и освежающе, как талая вода с гор весной.
Вы почти можете ощутить самодовольство.
Финский писатель, конечно, вносит больше мрака в свой текст. Именно долг мотивирует финнов, и не в последнюю очередь долг перед теми, кто боролся и погиб за свободную Финляндию. Будь готов умереть за то, ради чего ты считаешь стоит жить, заключает текст: то есть за людей вокруг тебя. Не за какую-то абстрактную свободу а-ля Мартин Красник, а за самую конкретную, за маленькую жизнь твоей семье и соседей, для которых национальное государство является защитой. Именно за это сражались солдаты во время войны, а в послевоенный период прагматическое приспособленчество сделало это возможным.
После агрессии России против Украины и вступления Финляндии в НАТО ситуация изменилась. Почти ощущается своего рода очень сдержанная эйфория — если какая-та эйфория может сосуществовать с финской национальной чертой характера sisu: спокойствием и тихой, упорной настойчивостью. Прямо сейчас интерес к участию в финской обороне различными способами находится на рекордно высоком уровне. Вооруженные силы не могут поглотить всех добровольцев. Это должно быть очень приятной проблемой для финских политиков и властей...
А затем идет Швеция. Наш национальный нарратив о беспрецедентном процессе модернизации, о процветании и стремлении к равенству, об образовании и освобождении, о гендерном равенстве и всеобъемлющей секуляризации. И по словам автора Элизабет Осбринк, которая написала текст о Швеции, большая часть равенства утрачена. Приватизация и разница в доходах разорвали на части то «мы», которое когда-то существовало. Можно добавить, что рекордная иммиграция из далеких культур также способствовала ослаблению чувства «мы».
Нет борьбы с внешними угрозами, которую мы могли бы вспомнить и из которой могли бы черпать моральную силу. Можно обсуждать то, как мы не вступили во Вторую мировую войну, — но что бы мы ни думали о политике умиротворения, ее трудно использовать для мотивации и мобилизации воли людей к обороне.
Что мы собираемся защищать и за что мы — по крайней мере, некоторые из нас — готовы умереть? За природу, как считает Осбринк? Природа — это то, что мы все любим, справа налево, крест-накрест, сверху вниз, но разве мысль о готландских раукарах и лапландском горном сиппере заставит моих сыновей выйти на защиту от вторгшихся сил?
Можно ли вообще представить, за что стоит пожертвовать своей жизнью, пока этому чему-то не угрожает конкретный враг? Можем ли мы думать одинаково? Мне так не кажется. Мы не можем сузить круг того, что стоит защищать ценой жизни, мы не можем поручить государственному комитету по скрепам составить список самого дорогого, что стоит крови наших сыновей и дочерей.
В отсутствие гордой и боевой недавней истории я считаю, что мы должны принять близко к сердцу еще одну финскую идею, а именно, что война — это то, чего нужно стараться избегать любой ценой, обеспечив себе защиту, которая делает войну менее вероятной.
На днях я услышала о друзьях, которые вернулись на Украину и проводит ночи в бомбоубежищах, снова, в ужасе. Другие друзья спят со своими детьми в подземных убежищах Тель-Авива. Они находятся в центре глобальных очагов, где война стала неизбежной. Мы не там, не сейчас, пока нет. На чем мы сосредоточимся? Гораздо важнее, чем определить, за какие растения, ценности, здания, институты или права мы готовы умереть, — вооружаться, чтобы и дальше жить в мире. Учитывая нашу историю, большего нам не сделать в неопределенные времена, в которые мы сейчас вступаем.
