Алексей Козлов о встрече с Леонидом Утёсовым
В 1967-м году я получил предложение от главного редактора дайджеста “Спутник” Олега Феофанова написать для этого издания серию статей по истории советского джаза. Мне предстояло взять интервью у таких известных людей, как Александр Варламов, Александр Цфасман, Эдди Рознер, Леонид Утесов, Лаци Олах. Работая над серией статей, мы назначали официальные встречи с перечисленными ветеранами советского джаза и получали массу интересных рассказов о том, что происходило с ними до войны, да и в первые послевоенные годы.
Единственная заминка в ряду таких интервью произошла с Утесовым. А было это так. Договорившись по телефону об интервью с Леонидом Осиповичем, записав подробно адрес, мы втроем явились в назначенное время к двери в его квартиру и начали звонить. Никто не открывал, причем довольно долго. Затем дверь приоткрылась, и через узкую щель приоткрытой двери на цепочке, кто-то из темноты стал расспрашивать кто мы, зачем пришли, как будто никакого договора не было. Мы подробно объяснили, кто мы такие и даже стали показывать какие-то удостоверения. Дверь закрылась, и мы продолжали стоять, недоумевая. Складывалось впечатление, что нас принимают за аферистов, если не за грабителей. Потом все-таки нас впустили в квартиру, где в прихожей нас встретил сам Леонид Утесов, одетый в теплый домашний халат. Мы разделись, прошли в гостиную, и я приготовился задавать свои вопросы.
Мы начали наш разговор с Утесовым издалека, приноравливаясь друг к другу, и я сразу почувствовал, что Леонида Осиповича что-то беспокоит, что он слегка напряжен. Я задал свой вопрос, касающийся его первых шагов на эстраде в Одессе. И тут Утесов, став очень серьезным, если не официальным, начал отвечать приблизительно так: “По национальности я - еврей, но я считаю и всегда считал себя глубоко русским человеком, я всегда уважал великую русскую культуру…” и так далее. На такой ноте прозвучал его первый ответ, который к моему вопросу никакого отношения не имел.
Выслушав это, я и мои спутники почувствовали что-то неладное. Тем не менее, я задал второй из заготовленных вопросов, уже ближе к джазовой тематике. Утесов, набрав воздуха в легкие, снова начал свой ответ с фразы - “По национальности я - еврей, но всегда…” а потом тоже говорил ни о чем, все вокруг, да около. Практически, так и прошла наша встреча, из которой я ничего интересного для себя не почерпнул.
Во время этого общения мы заметили, что маэстро все время теребил в руках какой-то листок бумаги, свернутый вчетверо. Иногда он его разворачивал и машинально поглядывал на эту страничку. Когда мы стали собираться уходить, Леонид Осипович наконец-то расслабился, стал показывать свою коллекцию картин, подаренных ему многими русскими художниками еще в двадцатые и тридцатые годы, в частности - картины Коровина.
Пока мы стояли в прихожей и одевались, Утесов незаметно порвал свой листок на мелкие кусочки и положил их в высокую пепельницу на стойке. Перед самым уходом Володя Зимянин, следивший за руками хозяина, незаметно сгреб эти обрывки и положил их в карман. Дома он склеил их и восстановил написанное там. Он позвонил мне сразу после этого и прочитал содержимое. Это были заготовки ответов на предполагаемые каверзные вопросы, причем политического характера, касающиеся еврейского вопроса.
И тут все стало ясно. Мы, люди, увлеченные своей тематикой, совсем упустили из вида то, что все это происходило вскоре после семидневной арабско-израильской войны, когда израильская армия наголову разгромила арабов, поддерживаемых Советским Союзом. Тогда в СССР началась какая-то странная кампания, направленная против “израильской военщины”, но как бы не против евреев. Тем не менее, анти-израильская пропаганда стала причиной резкого возрастания в Советском Союзе бытового антисемитизма, при том, что был срочно создан какой-то специальный комитет, составленный из известных советских евреев - деятелей науки и культуры (я запомнил только одну фамилию - академика Йоффе). Эти деятели от имени всех советских евреев осуждали израильскую агрессию в прессе, по радио и телевидению.
Обстановка была в тот период действительно неспокойная, так что, наш визит оказался для Утесова неприятным испытанием. Он принял наш приход, скорее всего, как провокацию, несмотря на то, что мы обозначили ему совсем другую тему для интервью. Как стреляный воробей, повидавший в сталинские времена трагические повороты в судьбах людей, приближенный когда-то к кремлевской верхушке и наверняка бывавший из-за своей чрезмерной популярности на грани ГУЛАГа, Леонид Осипович решил на всякий случай перестраховаться и отвечать только по заготовкам. Вот почему он так облегченно вздохнул, когда мы стали собираться уходить. Он понял, что тревога была напрасной.